..я приехала тогда к ней, почти не помня себя от усталости.
Я почти не помню того дня, до момента, когда шагнула на улицу и остановилась, тупо глядя на припаркованную напротив машину. Жёсткий белёсый свет уличного фонаря выхватывал из тьмы чёткий рисунок гранитных, отшлифованных миллионом шин, плотно притёртых друг к другу прямоугольничков брусчатки. Людей на улицах почти не было, как обычно в воскресный вечер.
У меня болели руки и саднила пересушенная, стёртая кожа на пальцах. А ещё от меня жутко несло ацетоном и вайт-спиритом. Запах этот намертво въелся в одежду, в волосы, насквозь пропитал кожу и кажется, навечно осел в лёгких.
Мы тогда чистили всю эту хренову тысячу снятых терминалов, отмачивая и сдирая с них этикетки, смывая разводы грязи, вычищая крошки, выбивая пыль, дохлых тараканов и стирая мушиное дерьмо. Весь этаж провонял едкой химией. Без лишней надобности в кабинет к нам никто не совался.
Те, кто поумнее, постарались соскочить. Возиться в чужом дерьме никому не хотелось.
Я осталась до конца. Не из надежды заслужить ещё немного времени на этой работе, которая и так летела в тартарары. Я знала, что срок моей первой "приличной" работы вышел. Она выполнила свою функцию - удержала меня на месте, когда я готова была сорваться с поводка первый раз. Именно эта работа стала ошейником, который удержал меня на месте.
Эта была "мера за меру" предателей. Но об этом после.
Но теперь ошейник рвался, таял дымом, становился ветошью, расползался под пальцами липкой грязью.
И мне важно было достоять до конца. До самого конца. Также, как за три года до этого, важно было выползти из оврага на Кошачью гору самой. По лестнице в сотню ступеней. Со сломанной ногой, но самой. Чего бы это ни стоило. Но самой.
Когда заключаешь сделку, ценой которой становится предательство, главное - никогда не бежать от окончательного расчёта. Если побежишь - будет намного хуже. Станешь бегать всю жизнь.
Я не собиралась.
Поэтому так важно тогда было вынести всё это - грязь, вонь, мозоли, работу в выходные, грохнувший кризис и отсутствие дальнейших перспектив.
У меня было только одно оправдание - тыл. В тот момент у меня был тыл, как мне казалось - стеной, к которой можно прислониться.
Тыл - это ведь, когда есть кому прикрыть твою спину.
У меня было кому.
Поэтому после работы я сорвалась к ней.
Я не помню о чём мы тогда говорили, не помню близости, не помню, как мы занимались любовью, не помню почти ничего, до того момента, когда меня резко, словно толчком выбросило в реальность.
Я лежала на кровати и видела перед собой белый прямоугольник двери. Я не помнила кто я. Я не могла сообразить, где я. Я не знала, что я здесь делаю.
Это был момент полного zero, где не было ни времени, ни пространства, ни чувств.
Tabula rasa.
Нет ни страха, ни беспокойства, ни прошлого, ни будущего.
И всё, что я помню - чувство удивительного покоя.
"Ты дома". Если бы можно было выразить это чувство словами, то так бы оно и звучало. Ты - дома.
И щемящее чувство нежности. К той, что держала мой тыл. К той, что стала последней крепостью.
Мне было ради кого сражаться дальше.
Первый жуткий толчок, первый треск мироздания, который я уже слышала однажды в Питере, я почувствовала в Вене, куда мы уехали на пасхальные выходные.
Когда у вас ломаются кости, вы чувствуете короткую и ослепительную вспышку боли. Это не страшно. Страшно станет потом, когда вы останетесь с болью один на один.
Когда от вас по живому начинают отдирать любовь, это не так больно. Особенно, в первый момент. Особенно, когда вы стараетесь уверить себя, что это не всерьёз. Это показалось. Этого просто не может быть. Не с вами. Не снова. Пожалуйста. Пожалуйста, нет. Пусть это не будет правдой. Только не снова.
Но это правда. И этот треск мироздания, треск рвущейся по живому любви, и это чувство сжимающейся, готовой лопнуть от напряжения пружины. И то, как из пепла старой боли поднимается давний знакомый - косматый, взъерошенный зверь - ярость. Ты можешь не верить, но он не ошибается. Он чует то, что ты отвергаешь - правду. Он верхним нюхом учуял - больше нет "нас". Есть я и ты. И кто-то чужой между вами.
И он беснуется. Беснуется так, что сводит тебя с ума. И в короткие моменты просветления ты застываешь и с испугом пытаешься понять, что с тобой. Почему ты ведёшь себя так? Почему ты срываешься? Почему не контролируешь себя?
Риторический вопрос для тех, кто не отваживается понять простую истину, что больше нет "нас".
О том, что теперь только ты и я, она сказала мне в конце июня. За две недели до этого, я получила уведомление об увольнении.
И вот тогда, я наконец-то отважилась посмотреть боли в глаза. Ничего нового в этом не было.
Также, как подниматься на гору со сломанной ногой. Шаг за шагом. Стиснув зубы. Самой. До конца. На самый верх.
Прекрасно осознавая, что это не конец. Что счёт моего первого предательства и всех последующих не оплачен до конца.
И что решающая, ослепительная боль ещё впереди.
...я тогда всерьёз собралась уезжать из страны. Начала собирать документы. На полном серьёзе собираясь менять паспорт и сваливать. Процесс пошёл, как говорится.
Первый вексель предъявили к оплате без предупреждения.
У меня была дерьмовая работа. Мне предложили нормальную. Вот так вот, вдруг. Десять лет до этого не предлагали, а тут вдруг мироздание расщедрилось и отвалило щедрый кус.
Только в обмен мне надо было выбрать. Или работу. Или любовь. Или оставаться. Или уезжать. Или стоять насмерть. Или дезертировать.
Я тогда попросила у неё год. Всего лишь год.
Уже зная, что это ложь. Что я выбрала - предать.
Если говорить о любви, то бывают цепи и из роз, как сказал кто-то из великих.
Но это окружающие видят розы. А ты собственной шкурой чувствуешь шипы.
Цепи из роз - это любовь-одержимость. Бывает, что тебя просто клеймят. Ставят тавро. Между вами столько завязано. Слишком всего.
Слишком много чувства. Слишком много правды. Слишком много счастья. Ты впервые настолько открываешься перед кем-то. На все сто. Забывая, что в некоторые двери лучше не стучать.
Поэтому, когда всё это заканчивается, ты ещё долго блюёшь остатками былого счастья и здравого смысла.
И травишь своими воспоминаниями других.
Поцелуй на эшафоте. Вот как это называется. Всего чересчур. Потому что в финале всегда случается то, ради чего возведён эшафот.
Она тогда приехала встречать меня на вокзал. Первая встреча. Неизбежное смущение. Первые торопливые объятия. Короткие взгляды. Сдержанные улыбки. Приязнь. Разговор.
Почему ей так важно было встретить меня первой?
Я ведь тогда ехала не к ней...
Все эти годы мне не даёт покоя то, что я ехала не к ней.
Любовь-одержимость начавшаяся предательством.
Предавать, на самом деле, легко. Важно только поймать первый шаг по дороге на эшафот.
В тот момент, когда просто задумываешься о будущем с другой. Когда принимаешь поцелуй-вызов. Когда ломаешь чужое чувство, также, как до этого сломала собственную судьбу - враз, без жалости, с хряском, об коленку.
Это первый вексель, который ты выписываешь. Точно зная, что к оплате его предъявят не скоро. А коли так, то чего волноваться.
Ведь каждый хочет, чтобы его похитили. Каждый мечтает о любви-одержимости.
Совершенно не представляя, чем придётся платить в финале .
... на пути обратно мы застряли на таможне. Кого-то они там проверяли, что-то выясняли. А я стояла между двумя государствами, между прошлым и будущим, между предательство и любовью и пыталась понять откуда эта свинцовая тяжесть в душе. И где-то на нейтральной полосе, в душной темноте пел соловей. И от этого почему-то было ещё хуже.
Если всего слишком, ты становишься зависимым. Стоит ослабнуть этому "слишком" и ты начнёшь бояться. И станешь подхлёстывать себя новым "слишком".
В некоторые двери лучше не стучать. И уж тем более, не открывать, когда с другой стороны тебе приветливо рычат: "Входи".
Добро пожаловать в личный ад, дружок. У нас тут много интересного. Прежде всего - зеркала. Подойди и посмотри. То, что ты увидишь, тебе точно не понравится. И это не кривое зеркало. Это просто то, что у тебя внутри. То, что было заложено в фундамент предательством. То, что было открыто правдой глаза в глаза. Это, следствие того, что между вами почти не осталось тайн.
Мы называли это "чёрный зверь". Хотя честнее было бы назвать своим именем. Ебанный пиздец. Ёбанный, блядь, пиздец.
Который начинается с осознания, что боль доставлять приятно. Да я не про БДСМ, оставьте детские игры при себе.
Интереснее и слаще делать это в реальной жизни. Не играя. Взаправду. Виртуозно.
Вы и представить себе не можете, насколько это потрясающее чувство. Насколько живым себя чувствуешь, когда кто-то другой корчится от боли. От боли, которую причиняешь именно ты.
С каждым разом все сильнее. Без жалости. Без сожаления.
До тех пор, пока не поймёшь, что эта дорога даже не под уклон. А вертикально вниз.
Вот тогда я и почувствовала это в первый раз.
Наверное так животное чувствует приближающееся землетрясение. Вроде бы всё на месте. Всё тот же мир. Но в нём что-то неуловимо меняется. Прошлое и будущее наслаиваются друг на друга, рождая катастрофу. И приходит время платить.
За то, самое первое предательство. И за второе. За чужую боль. За то, что осмелилась посмотреть в глаза собственной мерзости.
...я точно помню момент, когда это произошло. Эту бесконечную каменную канаву Московского проспекта. И то, как вдруг перестало хватать воздуха. И этот влажный ужасающий треск, рвущейся по живому ткани, который чувствуешь всей душой. И ужас грядущей боли. И непонимание, как же это могло произойти.
После она приехала ко мне. Позвонила и спросила: "Ты хочешь меня увидеть?". Я знала, что она стоит у меня за дверью. Но у меня не хватило смелости открыть.
Я не настолько отважна. И иногда лучший выход - это бегство.
Потому что открой я тогда - я бы, наконец, довела дело до конца. И убила её.
Я не пытаюсь оправдываться. Некоторым вещам нет оправдания.
Я сбежала, не понимая, что от себя невозможно убежать. Не понимая, что я отравлена и буду травить своими воспоминаниями о ней всех, кто придет следом.
Мне по живому, по кусочкам пришлось срезать с души твоё клеймо. А когда оно проступало по шрамам - срезать вновь.
Но это было не так больно, как научиться смотреть в глаза собственному отражению.
Если бы только знать тогда, что впереди меня ждала та, что загонит кол в сердце. И сделает это в городе, который я любила больше жизни.